Ингалоссэ перекосило.
- Поздно же ты вспомнил об этом. Она отказалась зваться твоей женой. И ты не услышишь ее решения.
Атаринкэ поморщился и поднялся. Он помнил всплеск, с каким обручальное кольцо Олвен скрылось в волнах. Помнил, как хотел швырнуть туда же и свое, но не смог. Не каждый день он встречал что-то, чего не мог сделать. Даже убивать тэлери было проще.
- Она сказала это в гневе. Как и я сказал ей много того, о чем потом пожалел. Но без ее решения я не уйду... добровольно.
Артаресто довольно уныло сказал Артафиндэ:
- Может быть, хоть пройдем куда-то, чтобы не говорить посреди двора?
И тот позвал их в свой шатер, стоявший вблизи самих ворот. Атаринкэ пожал плечами и посмотрел на Ингалоссэ. Самому ему было все равно, где разговаривать.

Подпись автора

  И мы уходим за своей судьбой,
Оставив светлый Аман за спиною,
Отвергнутые Светом и проклятые Тьмой,
Под стягом со Звездою Феанора!

Вмешиваться в отношения родичей Финдарато права не имел никакого, поэтому и не реагировал никак. Молча развернулся и направился к своему шатру, зная, что остальные пойдут следом. Было ясно, что Куруфинвэ не отступится до последнего, как и Ингалоссе.
Дойдя до шатра, Инголдо откинул полог и жестом пригласил гостей войти. Внутри все было просто до аскетичности, даже несмотря на то, что им достались "в наследство" пожитки Первого Дома. Все пришлось делить между большим количеством воинов.
Узкая кровать, отделенная ширмой, стол, несколько стульев, сундук в углу, жаровня, на полу - белая медвежья шкура. Вот и все. Войдя, Финдарато коротко кивнул на стулья, приглашая присесть, но сам отошел в сторону.

Подпись автора

Золото мое - ковылем да сухой тpавой,
Сеpебpо мое променяли на сталь и боль;

НПС Ингалоссэ

Артафиндэ молча повел их за собой в свой шатер, а внутри предложил случайным гостям сесть и сделал вид, что его происходящее не касается. Оно и впрямь его не касалось.
Куруфинвэ уселся на стул в центре - может, его же руками сработанный, воинству Второго и Третьего домов многое досталось в наследство из вещей первых жителей этого лагеря... Уселся, глянул нетерпеливо и жадно.
- Ты не хозяин своей дочери, чтобы говорить за нее. Я пришел увидеть ее, и еще раз говорю тебе - решать ей, а не тебе. Можем повторить это еще по десятку раз, если желаешь.
Тон у него тоже был нетерпеливый и жадный. Он требовал новостей о жене, кажется, каждым своим жестом.
И Ингалоссэ вдруг стало жаль зятя - отстраненно и обобщенно, так жалеют зверя, случайно угодившего в старый силок, о котором давно позабыл охотник, - и погибшего в нем.
- Я ей не хозяин, Куруфинвэ Атаринкэ, но и ты свое право на нее утратил. А я говорю за нее, - почти мягко ответил он, - потому что сама она больше не говорит.

Ингалоссэ садиться не стал, но посмотрел на него уже как-то помягче.
- Я ей не хозяин, Куруфинвэ Атаринкэ, но и ты свое право на нее утратил. А я говорю за нее, потому что сама она больше не говорит.
С тех пор, как Артафиндэ сказал, что Олвен жива, Атаринкэ успокоился. И известие о том, что с ней все-таки что-то случилось, пригвоздило его к месту. Артафиндэ вышел из шатра, хлопнул полог. Атаринкэ молча смотрел на Ингалоссэ, ожидая продолжения, но продолжения не было. Тогда он тоже поднялся, зашагал по шатру, не чувствуя ног.
- Что значит - не говорит? Не может? Не хочет? Потеряла рассудок? Что с ней?
Теперь уже его подмывало взять тестя за грудки, но пожалуй, это не помогло бы разговору.

Подпись автора

  И мы уходим за своей судьбой,
Оставив светлый Аман за спиною,
Отвергнутые Светом и проклятые Тьмой,
Под стягом со Звездою Феанора!

Ингалоссэ развел руками.
- Не может. Или не хочет. Или то и другое сразу. Она замолчала еще в пути, до болезни.
Атаринкэ повторил:
- До болезни, - и прикусил губу.
Хэлкараксэ он не мог себе представить. Не мог придумать, что могло бы заставить, допустим, его замолчать. На что должна быть похожа болезнь. Не рана, не увечье - болезнь. Самым близким к этому, что он знал, была смерть Мириэль. Что если Олвен пришла на эти берега, только чтобы умереть, как умерла мать Феанаро, потерявшая слишком много сил? Но Ингалоссэ был жив, Артафиндэ был жив, Артаресто был жив, - так почему Олвен?..
И что тогда сказать сыну? Каково ему будет знать, что его мать шла по льдам, пока он плыл на корабле?
Надо было не слушать ее, силой увести на корабль, запереть, не выпускать до Эндорэ...
- Отведи меня к ней, - сказал Атаринкэ, когда молчание показалось ему слишком долгим.
Посмотрел на тестя, вспомнил, с чего началась их встреча, и не без усилия выдавил:
- Прошу тебя.

Подпись автора

  И мы уходим за своей судьбой,
Оставив светлый Аман за спиною,
Отвергнутые Светом и проклятые Тьмой,
Под стягом со Звездою Феанора!

- Не отведу. Ей незачем тебя видеть и незачем слушать. Но если тебе есть что сказать о моем внуке, я ей передам.
Атаринкэ остановился и посмотрел тестю в глаза. Ингалоссэ снова начинал злиться. Должно быть, мало приятного рассказывать, что случилось с твоей дочерью во льдах. Может, он тоже считал, что Олвен умирает. И все равно думал, что Атаринкэ рвался в лагерь, чтобы довольствоваться этими известиями, а теперь вот так уйдет? Или что он не заметит, как неохотно любящий дед упомянул любимого внука, словно тот ему не родня? Ингалоссэ мог не признавать его, но по отношению к Тьелпэ это было несправедливо.
Атаринкэ скривился, пожал плечами и направился к выходу. Ему тоже было незачем больше разговаривать с Ингалоссэ. Может, теща Нисимэ будет благосклоннее. Правда, Атаринкэ представления не имел, где ее искать. Можно начать с целительской - если Олвен больна, там хоть знают, что с ней...

Подпись автора

  И мы уходим за своей судьбой,
Оставив светлый Аман за спиною,
Отвергнутые Светом и проклятые Тьмой,
Под стягом со Звездою Феанора!

Атаринкэ ждал, что тесть попытается его остановить, и был к этому готов. Второй раз придушить его Ингалоссэ не удастся.
Но нет, ему дали беспрепятственно выйти из шатра. Он огляделся - ни Артафиндэ, ни Артаресто уже не было рядом. Некому запретить ему шататься по лагерю в свое удовольствие. Атаринкэ пошел туда, где целительская была при нем - может, у пришедших не было желания никуда ее не переносить.
Ингалоссэ все-таки нагнал его. Атаринкэ не оборачивался, пока ему мрачно не сказали в спину:
- Идем. Я тебя провожу.
- Сделай милость, - так же мрачно сказал Атаринкэ.
Судя по тому, каким недовольным было лицо тестя, проводить он предлагал отнюдь не за ворота. Что заставило его передумать? Вмешалась Олвен? Так хотелось бы думать, но тут, наверное, он себе льстит.
По дороге он посматривал на тестя и в конце концов сказал:
- Хочешь - не верь, но такого мы вам не желали.

Подпись автора

  И мы уходим за своей судьбой,
Оставив светлый Аман за спиною,
Отвергнутые Светом и проклятые Тьмой,
Под стягом со Звездою Феанора!

Ингалоссэ ничего не ответил, на ходу пожал плечами. Атаринкэ пожал плечами тоже - правда, этого Ингалоссэ видеть не мог, потому что шел впереди. Уговаривать тестя его выслушать он не собирался. Это причиталось Олвен, и никому больше. Приноравливаться к его шагу и толкаться плечами - тем паче.
- Расскажи этой моей дочери. Если у тебя хватит совести заговорить с ней, - процедил наконец Ингалоссэ.
Атаринкэ пожал плечами еще раз. Хватило же у тестя совести придушить его, не выслушав. Хватило у привратников совести посмеяться над мужем, ищущим жену. Его совесть ничем не хуже Или совестливее было бы не подать виду, будто он помнит про Олвен?
- Голоса бы хватило, - он снова постарался сказать примирительно.
Говорить было больно, на шее наливались синяки. Атаринкэ вслепую постарался прикрыть их воротом рубахи. Кровь на темном рукаве тоже не бросалась в глаза. Хотя желающий смотреть увидит. Вряд ли ему удастся скрыть от жены, в каком виде он снова явился.

Подпись автора

  И мы уходим за своей судьбой,
Оставив светлый Аман за спиною,
Отвергнутые Светом и проклятые Тьмой,
Под стягом со Звездою Феанора!

Пройти пришлось через весь лагерь. Ингалоссэ вел не оборачиваясь, поворачивал резко, стараясь, оторваться. Порой ему это удавалось. Атаринкэ молча нагонял, не переходя на бег, как охотник нагоняет дичь. Многие смотрели на него, но никто не заговаривал.
До сих пор он думал только о том, как добиться этой встречи. Какой она будет, казалось ясным - такой же, как и их последний разговор. Злой, полной упреков, гнева и обиды. Ясным казалось, что Олвен выскажет ему все, а он должен будет промолчать - ну хоть раз в жизни... Теперь все встало с ног на голову, и Атаринкэ понял, что может быть, и такого разговора не выйдет, потому что она слишком измучена походом. Может быть, усталость отняла у нее даже чувства - то последнее, что могло их связывать, даже если не надеяться, что то были чувства теплые.
Когда он ступил на порог дома, разгороженного тяжелыми занавесями, в голове у него было пусто, как, должно быть, теперь пусто в Форменосе. Атаринкэ хотел бы испытывать раскаяние, но и раскаяние стало теперь как будто ни к чему. Что оно может дать ему? Что оно может дать Олвен?
Ингалоссэ указал ему на занавес, сам теперь встал за его плечом. Атаринкэ отдернул ткань, шагнул вперед. Раньше ему были знакомы все дома в этом лагере, но теперь пришлось обежать комнату глазами, чтобы узнать - теперь он был на чужой земле.
На скамье у стены он увидел бледную, почти истаявшую тень Олвен, и застыл, не решаясь отвести взгляд и боясь, что в следующий раз уже не удастся ее различить. Чувствовал, что рядом есть кто-то еще, но это было ему безразлично. Олвен не могла говорить, и Атаринкэ понял, что тоже не сможет. Ее неподвижность была морозной, взгляд - прозрачным, и казалось, что теперь их разделили еще больше сковавший ее лед и опалившее его пламя.
Время шло. В конце концов Атаринкэ нетвердо прошел несколько шагов, отделявших его от скамьи Олвен, и по-прежнему не отводя взгляда медленно, деревянно опустился на колени.

Подпись автора

  И мы уходим за своей судьбой,
Оставив светлый Аман за спиною,
Отвергнутые Светом и проклятые Тьмой,
Под стягом со Звездою Феанора!